Алексей Герман-младший: “Машина должна быть адекватна состоянию владельца”

Кинорежиссер, продолжатель династии Германов, которому с первых шагов сопутствует фестивальный успех, известен унаследованным от предков независимым нравом, отчетливой общественной позицией и своеобразными взглядами.

– Когда пришла в голову мысль пойти по стопам родителей?

– Довольно поздно. До этого я успел побывать в двух учебных заведениях, в том числе на театроведческом факультете. А решил поучиться на платном отделении ВГИКа, в мастерской Сергея Александровича Соловьева и Валерия Давидовича Рубинчика, когда понял, что кабинетная работа – не для меня...

– Вас сравнивают с отцом с первых Ваших шагов в кино. В чем бы хотели ему следовать?

– Считаю, что мой отец в некоторой степени определил развитие киноязыка, а это важнее, чем просто снимать хорошие фильмы. Мы занимаемся примерно тем же, но стилистически иначе. По-моему, это совершенно необходимо, потому что сейчас кино движется в неверном направлении.

– Вы ставили себе какие-то цели во время учебы и после?

– Сначала хочешь обогнать сокурсников, потом старшекурсников, потом русских режиссеров, потом иностранных, потом участ-вуешь в одной гонке с оскароносцами... Конечно, награды на фестивалях приятны, но твое кино от них лучше не становится. Да и приятны больше тем, что полезны, поскольку способствуют привлечению денег на следующие проекты.

– Не считаете фестивальные призы показателями художественного качества?

– Считаю в том смысле, что на серьезном фестивале полное фуфло не наградят.

– Кто из двух Ваших мастеров культивировал соревновательность? Сергей Александрович?

– Да, от него – “или ты, или тебя”. На первом курсе это полезно. Возбуждает боевой дух. Правда, половина нашей мастерской переругалась с другой половиной. Меня вообще никто не любил, да и почему должны были любить сына известного кинематографиста? Соловьев был скорее идеолог, а занимался больше Рубинчик. С другой стороны, как можно научить режиссуре? Я сам общаюсь с дебютантами и вижу, что самое трудное – трансформировать их умозрительные представления о профессии в более адекватные. Ведь то, что представляешь себе ты, и то, что это представляет собой в действительности, – разные вещи. Всегда есть разница между замыслом и воплощением, между тем, что видишь в своем фильме ты, и тем, что в нем видят зрители.

– Когда Вы делали фильмы, то сталкивались с затруднениями? Например, пропажей незаменимого сотрудника, внутренним кризисом автора, внезапным перекрытием финансирования…

– Пропадали чаще те, кто обещал деньги, но это обычное дело. Вообще, все проблемы рус-ского кино идут от того, что огромное количество людей что-то обещает и ничего не делает. Ах да, был случай, когда вышел из строя актер. На съемках “Гарпастума”. Так увлекся футболом, что отбил себе все, что можно… Какие-то сцены пришлось опустить, а какие-то изменить, чтобы незаметно подменить его дублером. А еще пришлось выдержать истерику консультантов, которые никак не могли договориться о том, какой диаметр имел футбольный мяч в 1914 году и какие размеры были у ворот. В конце концов мы сказали им то же, что велел Королев во время подготовки лунной программы: “Считать Луну твердой”. А то они бы до самой предполагаемой высадки спорили, утонет корабль в космической пыли или нет. Короче, мы сами назначили того, кто прав в размерах, и получили истерику в Интернете, где нас кляли за преступное отступление от исторической реальности. Правда, какая она, консультанты так и не могли решить.

– Шаг вправо, шаг влево от официального мифа считается побегом, конвой открывает огонь без предупреждения. Вы должны были еще сильнее почувст-вовать это после выхода “Бумажного солдата”, где, выражаясь языком общества охраны нашей истории от фальсификаций, очернили советскую космонавтику. Вывели героических советских покорителей космоса в виде подопытных собак, а космический городок в казахской степи расположили на территории бывшего лагеря.

– Мы основывались на воспоминаниях очевидцев, но для тех, кто ругал фильм, это ничего не значило. К сожалению, подобные нападки на кино усиливаются. Невежество становится все более агрессивным и переходит в жажду запрещать все, что не укладывается в рамки усредненного понимания.

“Все проблемы русского кино идут от того, что огромное количество людей что-то обещает и ничего не делает”.

– Есть известное стихотворение Ахматовой “Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…” А фильмы?

– То же самое. Был у меня сценарий короткометражки про деревен-скую жизнь. Уже начали искать натуру. Перечитывая сценарий, я вдруг понял, что он никуда не годится, поскольку про деревенскую жизнь я ничего не знаю. Что получилась кокетливая придумка мальчика из интеллигентной семьи. Тогда я вспомнил, как мама рассказывала, что их с бабкой спас немец. Открыл двери вагона, в котором их угоняли в Германию, и выпустил. Я стал переписывать сценарий, и он плавно перешел в историю немецкого доктора на войне. Так рос “Последний поезд”. При этом название долго оставалось прежним: “136-й сонет про деревенского почтальона”…

– По ассоциации с “Последним поездом” у меня возник вопрос: возможен ли фильм, в котором представители обеих воюющих сторон будут изображены, что называется, “без гнева и пристрастия”?

– Сейчас это невозможно. Может быть, потом. Сейчас почти военное время, и гуманизм считается в некотором роде лишним. Мы входим в новый исторический цикл, так что вряд ли.

– Свою первую машину – “Субару” – купил лет восемь назад на гонорар от продажи сценария про то, как после закрытия советской лунной программы ее участников разбросало по разным концам страны, а потом в 1980 году СССР решил тайно послать экспедицию на Луну.

– “Subaru” предполагает активный стиль вождения... Какие отношения у Вас были с этим автомобилем?

– Он-то мне нравился, а я ему не очень. Я, к несчастью, довольно долго не мог сосредоточиться на вождении. А это опасно и для себя, и для окружающих. Было несколько моментов, после которых понял, что я плохой водитель. Сейчас стал водить лучше. С “Субару” мы расстались при разводе с первой женой. А пока присматривал да собирался купить новый автомобиль, случился кризис и пропали деньги. Потом хотел купить “Land Rover Defender”, но мой оператор, у которого когда-то был такой внедорожник, назвал его табуреткой и очень не рекомендовал. А в последнее время я полюбил ходить пешком, так лучше думается. В Москве вождение очень многое забирает, мне кажется.

– Каков, по-Вашему, правильный принцип выбора машины?

– Считаю, что она должна быть адекватна твоему внутреннему и финансовому состоянию.

– Много замечаете неадекватных владельцев?

– Хватает. Особенно во время кризиса. Поднимаешь руку – останавливаются навороченные тачки. Однажды тормозит “Мерседес”, за рулем молодая девушка. “Неужели я такой красивый?” – спрашиваю. Молчит. Едем, обоим неловко. “Кредит оплачиваете?” Кивает. Отрабатывать кредит на “Мерседесе” таксовкой – это что? Какое-то безумие. Могла бы взять что-нибудь подешевле и не мучиться. Вообще, для многих, кто живет в Москве, машина не является необходимостью. Неудобств от нее больше, чем пользы, – пробки, мучение с парковкой, уход.

В 2015 году на Берлинском кинофестивале фильм Германа-младшего “Под электрическими облаками” получил “Серебряного медведя” за выдающиеся достижения в области киноискусства.

– Польза бывает и нематериальная.

– Ну да, как от дорогих часов. Это же показатель статуса. И даже половой признак. Один мой знакомый купил невероятного размера джип, который среди прочих джипов был как “БелАЗ” среди грузовиков. Таких в России всего три тогда было. Как-то он припарковался и отошел по делу, а его друг, известный, кстати, режиссер, остался курить возле машины. Подходят две девицы, одна спрашивает: “Твоя тачка?”– “Нет”. – “Жаль, а то я б тебе дала”. А вот обратный случай. У моего продюсера Артема Васильева сломалась машина, он посадил меня в “MINI” своей жены, и мы поехали – я лысый, он в очочках, типичный такой интеллигент. Тормознули на светофоре, ждем правой стрелки. На тротуаре бухая компания. Покосились на нас и смеются: “Дольче габбана!”

– А как относился к машинам Ваш отец?

– Гораздо более страстно, чем я. Всю жизнь выбирал – такие, сякие, много о них говорил. Считал, что деятель культуры не должен ездить на очень дорогих.

– И с чего начиналась его АВТОбиография?

– О, это фантастическая история! Одна часть нашей семьи после революции вместе с Белой армией ушла в Харбин, а потом в Америку, и там ну очень разбогатели. Когда в СССР “потеплело”, приехали навестить родину. Собрались подарить папе машину. Американскую. И очень удивились, когда папа отказался. Им объяснили, что во всем Совет-ском Союзе не найдется ни одной запчасти. Тогда они подарили ему “Волгу”, что было невероятно круто, особенно для его возраста и положения. В тугие времена “Волгу” пришлось продать и пересесть на “копейку”. Потом он купил себе “Ниву”, на которой учил меня ездить. И все время страшно кричал, когда я делал что-то не так. В конце концов обиделся на мою неповоротливость и отказался от обучения...

– У Вас наверняка масса нереализованных сюжетов, причем где-то Вы обмолвились, что особенно часто они рождаются в общеизвестном уединенном месте. Есть у меня гипотеза, что их притягивает очистившийся организм.

– Я сейчас больше сосредоточен на кино, которое проговаривает какие-то важные вещи, но получаю удовольствие, когда придумываю простые истории, мне это интересно, я на них отдыхаю. История – про русского киллера, которому надоело мочить людей, и он уехал в Италию, стал художником, но бездарным, и не преуспел. Встретил итальянку, чьих родителей убила мафия, женился на ней, скрыв свою прежнюю профессию, и они едут в свадебное путешествие в ее родные места. Где, естественно, правит мафиозный клан… Еще была история, основанная на действительности, когда белые офицеры после поражения в Гражданской войне оказались в Гонконге…

“Конечно, награды на фестивалях приятны, но твое кино от них лучше не становится”.

– Но в итоге вы взялись за экранизацию Довлатова, причем для убедительности запаслись социологическими аргументами?

– Пришлось запастись, потому что множество людей, с которыми я делился замыслом, говорили, что Довлатов никому не интересен. Тогда мы заказали “Левада-центру” опрос: “Хотели бы вы увидеть фильм про Довлатова?”

– “Про Довлатова” или “по Довлатову”?

– Про. Четыре дня из его жизни в Ленинграде в 1971 году. Так вот, 28% опрошенных ответили “да”. В городах – больше, в деревнях и поселках меньше, но даже там – 20%.

– До чего же образованный у нас народ. Я думал, что саму фамилию Довлатов знает далеко не каждый десятый, а тут больше сорока миллионов набежало!

– Ну, может, кто-то слукавил, что знает, кто-то только слышал, но не читал, кто-то в кино не пойдет, а будет ловить в Интернете, но все равно число огромное! Даже если в кинотеатры придет в десять раз меньше, при небольшом бюджете будет очень круто.

– Как считаете, художник сейчас больше зависит от власти, чем в 90-е годы?

– Безусловно. Мы вернулись в советские времена, только хуже исполненные. Опять есть темы желательные и темы нежелательные, опять есть проекты, которые пытаются закрыть, проекты, которые закрывают, и проекты, которые поднимают на щит, хотя у них нет ни коммерческих, ни фестивальных перспектив, а только соответствие конъюнктуре. Кинобизнес не развивается, частные деньги находятся почти исключительно на комедии, да еще кто-то пытается снимать за копейки, которые можно насобирать по миру с шапкой. Все остальное зависит от государства, которое платит и хочет заказывать музыку. Я не против госзаказа, если он основан на национальной идее. Но это не должна быть идея запертых границ, осажденной крепости и ксенофобии. И мне не нравится, когда пытаются регулировать то, что прямому регулированию не поддается. Не дают дорогу идущим поперек привычного, а опираются на послушных и при этом рассчитывают на какой-то рывок или прорыв. Но “комсомольцы” прорыва не сделают. Индустриальный и художественный прорыв могут сделать только неформатные люди вроде Копполы и Спилберга, которые когда-то создали новое американское кино. Молодые, дерзкие, амбициозные, талантливые творцы и безумцы. Госконтролю они неудобны, ему удобны исполнители.