Рубрики

Дмитрий Быков: “Гаишники берут у меня автографы и штрафы”

 

Имя Дмитрия Быкова хорошо знакомо и тем, кто ценит хорошую книгу, и тем, кто предпочитает проводить досуг, щелкая переключателем каналов на пульте от “ящика”. Мы с Дмитрием беседовали о месте писателя в обществе и месте общества в жизни писателя, о культурном расслоении человечества, о преимуществах мата как энергичного средства выражения мыслей, о сравнительных достоинствах слона и сегвея. Ну и об автомобилях, конечно...


“Мучит сознанье пользы”


СТИХИ, проза, уроки, лекции, работа на радио, раньше еще телевидение было... Дима, спрашиваю с завистью сугубо белого оттенка: как ты ухитряешься делать так много и сразу?

– Я делаю непозволительно мало. У меня два-три года уходит на роман. Я пишу не больше пятнадцати серьезных стихотворений в год. Биографическая книжка запросто может отнять и четыре года, как было с “Окуджавой”. А журналистикой я просто зарабатываю на жизнь. В школе и МГИМО преподаю исключительно ради удовольствия и еще, наверное, ради сознания, что приношу хоть какую-то пользу. Журналистика мне этого не дает – тебе не хуже меня известно, что она давно ни на что не влияет. А вовсе без такого сознания обходиться я еще не научился. Как Давид Самойлов писал, “и сочинителей российских мучит сознанье пользы...”

– Кстати, о “сознанье пользы”. Твои книги известны всем, но многие ли их читали? К примеру, “Остромов”* получил премию “Национальный бестселлер”. Историю о разногласиях в жюри пользователи Интернета обсасывали со смаком, а спросишь: “О чем книга?” – и нередко слышишь в ответ: “Кажется, что-то историческое”. Ты сам однажды сказал, что пишешь для трех читателей, каждый из которых на тебя в чем-то похож – толстый, ленивый и отходчивый…

– Насчет трех – это, конечно, преувеличение. Вернее, преуменьшение, поскольку даже “Остромов” – далеко не самое легкое мое сочинение – в первый год выдержал пять переизданий. Но вообще у меня стойкое ощущение, что эволюция пошла по двум линиям, о чем, собственно, в том же “Остромове” и сказано. Есть об этом и у братьев Стругацких (“Волны гасят ветер”), и у Герберта Уэллса в “Машине времени”. С какого-то момента род человеческий разделился: меньшая его часть стала развиваться резко и очень быстро. А большинство – деградировать, хотя довольно медленно. Остаются еще какие-то компромиссные вещи, интересные и тем, и этим, но их все меньше, отсюда и стремительное расслоение культуры. Во всем мире так. В Штатах сегодня есть великая проза, которую читают процентов двадцать населения (у нас, думаю, процентов десять), и есть море литературы среднего сорта (у нас это такое пойло, которое вообще в рот не возьмешь). Ну и соответственно распределяются страсти: очень небольшая, но очень хорошая аудитория, которая есть в России у серьезных стихов и приличной прозы, относится к писателям с настоящим, несколько даже преувеличенным пиететом. А для большинства их имена ничего не значат, да и кумиры у этой публики все больше из спорта (даже попса уже не вызывает прежнего интереса – ведь масса по сути своей агрессивна, а спорт больше соответствует агрессии). Вероятно, предсказанное Стругацкими распадение человечества на людей и люденов** станет окончательно ясным еще до XXIII века, когда этот факт стал очевиден их герою Максиму Каммереру.

– Давай не будем о грустном. У тебя море хороших стихов. А что-нибудь “автомобильное” есть?

– Есть стихотворение об автомобильной любви:


Пока ты качаешь меня, как шлюпку, мой свитер, дерзостен и лукав,

Лезет к тебе рукавом под юбку, кладя на майку другой рукав,

И тут же, впервые неодинокие, внося в гармонию тихий вклад,

Спят друг на друге “Самсунг” и “Нокия” после недели заочных клятв.


Боюсь, мы были бы только рады сюжету в духе Жана Жене,

Когда, не желая иной награды, твой муж ушел бы к моей жене,

И чтобы уж вовсе поставить точку в этой идиллии без конца,

Отдать бы мать мою одиночку за отца твоего вдовца.


Эта тяга сто раз за сутки нас настигает с первого дня,

Повреждая тебя в рассудке и укрепляя в вере меня,

Так что и “Форд” твой тяжелозадый по сто раз на трассе любой

Все целовался б с моею “Ладой” – но, по счастью, он голубой.


– За рулем ты такой же хулиган? Впрочем, гаишники тоже телевизор смотрят и тебя, несомненно, знают в лицо. Это помогает при встречах с ними?

– Нет, водитель я даже чрезмерно аккуратный. Так меня дед выучил. Он семьдесят лет проездил без нарушений и происшествий, хотя человек был крутой, фронтовик, майор артиллерии и помпотех полка. Вот и я стараюсь не нарушать Правила, поэтому останавливают меня редко. Зато когда останавливают – с особенным наслаждением берут и автограф, и штраф. Случаев, когда отпустили, – единицы. Кстати, наши еще ничего. А вот, например, украинская автоинспекция с красноречивой аббревиатурой “ДАI”!.. Правда, те меня в лицо не знают.

– Ну, ты орел!
– От орла слышу!


Чтобы прыгнуть на два метра, примериваться надо на три”


КОГДА мы с тобой познакомились почти двадцать лет назад, Дима Быков был милым, но слегка капризным парнем, который хотел, чтобы окружающий мир во всем ему соответствовал…

– Вот уж не думал, что произвожу такое впечатление. В те времена я был куда большим конформистом, чем сейчас. Это теперь мне иногда проще сказать: ладно, не хотите по-моему, тогда никак. Но по натуре я и сейчас не борец: мне проще отказаться от чего-то, нежели добиваться, если, конечно, речь не идет о любви. Я потому и думаю, что если власть тебе не нравится, ее не надо свергать, а надо от нее уйти, перестать замечать, найти нишу, где она ничего не может. Кстати, у нас таким пространством сегодня, по-моему, стали девяносто девять сотых культуры.

– Сколько я тебя знаю, ты всегда был человеком неподцензурным. А как же работа на телевидении? Например, на “Дожде”, насколько я понимаю, ваш дуэт с Ефремовым*** держался лишь до какого-то предела, который они сами себе обозначили: вот до этих пор можно, а после – уже нельзя. И чисто житейский вопрос: тебе самому зачем власти щекотать в неудобных местах?

– Ей-богу, Вадим, это непреднамеренно происходит. У меня вообще нет задачи щекотать в неудобных местах, я просто говорю о том, что меня занимает, а если буду самоцензурироваться, у меня будет плохо получаться. Выдавать тексты ниже известной планки самолюбие не позволяет, только и всего. Что касается телевидения – я счастлив, что у меня сейчас не осталось ни одного телепроекта. В обозримом будущем они не появятся. И не только потому, что для меня так уж невыносимо приспосабливаться к требованиям формата, но еще и потому, что само телевидение, мне кажется, окончательно переходит на сторону деградирующего большинства.

­– Дмитрий, ты, случайно, в президенты баллотироваться не собираешься? А то Иван Охлобыстин, к примеру, собирался.

– Ну, он уже передумал. Меня вполне устроила бы роль министра просвещения в правительстве переходного периода.

– Многие россияне мечтают жить на Западе. У тебя, как я не без удивления прочел где-то в Интернете, есть гражданство Израиля, а ты прекрасно себя чувствуешь здесь. Или не прекрасно?

– Помилуй бог, откуда у меня гражданство Израиля? Я был в этой стране единственный раз, мне там не понравилось, и возвращаться туда не намерен, потому что (много раз уже высказывал это мнение) отказ от духовной и культурной идентификации ради почвенной кажется мне шагом назад. Рассеяние – будущая судьба каждой нации, люди все меньше привязаны к конкретной точке, в которой родились, и они работают там, где им нравится, оставаясь при этом гражданами Родины и продолжая чувствовать ответственность за нее. Мне кажется, что создание Израиля в эту эпоху, в этом месте, при этих условиях – было серьезной исторической ошибкой, но эта точка зрения почему-то вызывает у многих евреев, и в Израиле, и за его пределами, реакцию чрезвычайно агрессивную. Они-то в основном и спрашивают меня, почему я Быков, хотя мой папа еврей. Еще они очень любят предсказывать, что будет погром и меня непременно уничтожат, потому что бьют не по паспорту. Этот старый анекдот им ужасно нравится… Но при моей внешности я мог взять фамилию хоть Сидоров – вопросов бы не возникло (хотя итальянцы, армяне и грузины время от времени принимают за своего).

Почему я не уезжаю – вопрос отдельный и сложный. Россия, как ты знаешь, неважно производит товары, зато отлично изготавливает среды. Так вот, здесь есть среда – или даже несколько, – которых не будет больше нигде. Это и журналистское сообщество (хотя в нем я, как везде, умудряюсь не ладить с начальством). И педагогические коллективы, где я работаю, – от школьных до институтских. И классы, где преподаю. Есть чувство, что и кое-какому читателю я нужен здесь, а не где-то, и возможность пообщаться нам одинаково дорога. Но и это все как-то мимо… Я человек привычки, люблю уют, мне понятна русская жизнь, я примерно знаю, как она устроена, а к чужой жизни притираться – как-то уже и сил нет. А еще я люблю детям процитировать из Достоевского: “За границу я прежде ездил, и всегда мне тошно бывало. Не то чтоб, а вот заря занимается, залив Неаполитанский, море, смотришь, и как-то грустно. Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всем других винишь, а себя оправдываешь”. То есть на фоне Родины мы как-то лучше смотримся, чем на фоне Неаполитанского залива.

– Тем не менее за границей ты бываешь. За руль там садишься?

– Немного водил в Италии – там управлять автомобилем было очень трудно; в Милане все, кажется, плюют на Правила. Что до жизни вообще – лучше всего в США. И жить, и ездить, и общаться. Но в России все равно уютней. Наверное, потому, что американская жизнь очень уж регламентированна, а я человек не особенно пунктуальный.

– И любимое твое слово – “непрагматично”. А чем так уж плоха прагматичность?

– Да она не плоха, она в каких-то обстоятельствах прекрасна, но пусть знает свое место. Она не может определять цели и смыслы, не может быть главным лозунгом жизни. А самая практичная политика – в смысле результата – как раз в том, чтобы исходить из великих целей: чтобы прыгнуть на два метра, разбегаться и примериваться надо на три.


Поэт и “Мурёна”


КОМУ сказать, что успешный писатель ездит на старом “Жигуленке”, – не поверят. Дмитрий, ну что ты так прилип к этой “семерке”? Есть же десятки приличных иностранных моделей…

– Я учился водить на “Жигулях”, долго ездил на “Запорожце” и “Таврии”, потом и до сего времени – опять на “Жигулях”, и менять их на что-либо пока не планирую. Моя “семерка” цвета “мурена” – “Мурёна”, как называет ее жена, – со мной с 2000 года, и пока, слава Богу, не было повода на нее пожаловаться. Мне от машины надо одно: чтобы она ехала. И была при этом неприхотлива. И чтобы в нее помещалась семья. “Жигули” дешевы в обслуживании. А что касается надежности… Один приятель, помешанный на технике, решил осмотреть “семерку” после одного моего долгого путешествия в Крым и обратно. Заглянул под капот – и никакое слово, кроме “ох...ел”, не передаст его мимики. Карбюратор развинтился вообще практически пополам. И тем не менее “Мурёна” ехала. Да и вообще – я ее люблю, много раз выручала, чувствует себя неплохо, что ж менять-то? Я сильно привязываюсь к вещам, большая часть моего гардероба тоже куплена в девяностые годы…

 
Быков любит свою “Мурёну”и менять ее на другую машину не собирается.

– У тебя сейчас словечко проскочило… Как богатый литературный словарный запас совмещается с не менее богатым матерным? Только не отвечай, что гармонично!

– Понимаешь, это все от застенчивости. В детстве привык материться, чтобы в обществе дурных мальчишек сходить за своего, ну и осталось... Сам-то с собой или в кругу духовно родных я употребляю в основном возвышенную лексику. Потом, мат – это отчасти для краткости. Слова короткие, энергичные. Я могу, допустим, сказать, что такой-то публицист недостаточно аккуратно пользуется конфиденциальной информацией, но куда проще сказать, что он просто б...дь и п...т, не подумавши.

– Ты на своей “семерке” постоянно к Черному морю катаешься. Какие-то интересные случаи в дороге бывали?

– Да как-то без приключений обходилось. Как в прежние времена “бухали” в поездках – это не в счет. А вообще интересные случаи у меня связаны в основном с чьими-то репликами в дороге. Я путешествую, как правило, в компании, а писатели люди остроумные. Очень, например, понравилась шутка Михаила Успенского, любимого моего фантаста. Проезжаем мы город Чернь. Видим у дороги гордый билборд: “Мы выращиваем много картофеля”. Миша тут же говорит, мол, дальше надо поставить еще два билборда: через триста метров второй – “А счастья нет”, а еще через пятьсот третий – “Счастье не в картофеле”.

– Слышал, ты освоил сегвей? Поверить не могу! Когда-то мы с тобой в джунглях Шри-Ланки катались на слонах, – вот это было зрелище, скажем так, соразмерное. А тут что-то несерьезное...

– А что там осваивать... Встал и поехал. Лучше сегвея нет на свете ничего, ответственно говорю. Для меня он в одном ряду с сексом и сочинением стихов. Я стараюсь на нем два-три часа в день летом и осенью проводить обязательно, потому что лучшие мысли приходят на сегвее. Дин Кеймен, его изобретатель, – величайший благодетель человечества. Вообще всем, кто думает о покупке нового автомобиля, советую сосредоточиться на сегвее: транспорт будущего – именно он.

– А как у тебя самого с будущим? Расписаны планы жизни хотя бы на ближайшие год-два?

– Это не столько планы, сколько желания. Например, дописать трилогию “Нулевые” – там еще два романа почти написаны, но я хочу их сделать очень хорошими. Надо закончить книгу из серии “ЖЗЛ” о Маяковском. Но особенно хочу дописать книгу “Квартал”, которую пока считаю лучшим из всего придуманного. А это очень трудно, хотя и чрезвычайно увлекательно. А главное – пока пишется, надо писать стихи.

---------------------------------------------------------------

*Роман “Остромов, или Ученик чародея” возвращает нас в середину 20-х годов прошлого века, к “делу ленинградских масонов”, которое стало отправной точкой для сюжета.

**Людены у братьев Стругацких – самые талантливые представители человечества, которые в своем развитии так опередили всех остальных, что вообще перестали относить себя (и относиться) к числу людей.

***Имеется в виду программа “Поэт и гражданин” на телеканале “Дождь”, в которой актер Михаил Евремов читал стихи Дмитрия Быкова на, как говорится, злободневные темы.


АНКЕТНЫЕ ДАННЫЕ

Дмитрий Быков родился в Москве в 1967 году.

С 1985 года работает в газете “Собеседник”.

В последующие годы печатался во многих российских изданиях, принимал участие
в различных радио- и телепрограммах, в том числе как автор и ведущий.

В 1991-м окончил факультет журналистики МГУ и в том же году стал членом Союза писателей СССР.

С 2006 по 2008 год был главным редактором журнала “Moulin Rouge”.

Автор многих сборников стихов и романов.

Неоднократно становился лауреатом различных  литературных премий.  Последнюю по счету – “Национальный бестселлер” – получил в 2011 году за роман “Остромов, или Ученик чародея”.

 

Поделиться: