Вадим Абдрашитов: “Автомобилистам объявили войну”

Он мог стать известным физиком. Или директором крупного завода. Но Вадим Абдрашитов выбрал кино… И довольно быстро достиг успеха благодаря злободневным сюжетам. Он и сегодня готов критиковать. Например, тех, кто объявил автомобилистам войну.

– До ВГИКа вы учились в физтехе, а закончили химтех. Кем себя считаете – “физиком” или “химиком”?

– Больше все-таки кинорежиссером. А по первым двум образованиям, скорее, физиком. Но к концу третьего курса МФТИ уже знал, что буду заниматься кино.

– Если все же говорить о влиянии физики и химии на режиссуру, что вам дали физтех и химтех?

– Очень много. Я слушал Тамма, Ландау и Семенова! А учился параллельно с Володей Фортовым, который сейчас работает президентом РАН, и на одном курсе с Сашей Филиппенко! Да и годы-то были необыкновенные – начало 60-х, время Ренессанса. Что творилось в музеях, что печаталось в журналах… Моему поколению повезло, что наше взросление совпало с духовным освобождением страны…

– Каким образом переход из МФТИ в МХТИ был связан с кино?

– Я начал фотографировать с 12 лет, потом захотел снимать фильмы. Но быть снимающим кинолюбителем в одиночку тогда было невозможно. Это же не то, что сейчас – взял мобильник или видеокамеру, и вперед. Был дорогой химический процесс, дорогая печать. А в химтехе оказалась мощная любительская киностудия. Вот я и перевелся.

– Легко растворились в одном месте и проявились в другом?

– Меня взяли охотно – подготовка-то в физтехе была фантастическая. Перезачли массу предметов. Один семестр ходил только на военное дело – из ракетчиков надо было перейти в химзащиту. В остальное время читал прозу, она была в расцвете, и вовсю снимал как кинолюбитель. Так и доучился до диплома. Вместо аспирантуры пошел “в народ” – на завод электровакуумных приборов. И за три года дорос до начальника крупного цеха.

– Могли бы дорасти до директора завода…

– Мог и выше. По рабочему знакомству со вторым человеком в стране – Косыгиным.

– Можно ли сказать, что на руководящем посту приобрели полезные для режиссера навыки управления?

– А также полезные связи, которые пригодились, когда из положения начальника я вернулся в положение студента и слетел с зарплаты, которая сама по себе была большой, а с премиальными могла и удвоиться.

– Зато попали к самому Ромму, у которого до вас учились Тарковский и Шукшин. Помните, как поступали во ВГИК?

– Еще бы! Во-первых, очень способствовала моя фамилия... Она во всех списках красовалась в самом начале. Поэтому меня вызывали первым, что было существенно, так как я приезжал с работы и мог точно рассчитать время возвращения. Говорил: “Еду на совещание, вернусь к двенадцати”. Ехал в такси с Электрозаводской до ВГИКа. Снимал пиджак, галстук, заворачивал рукава. Потому что Сергей Герасимов, чье имя теперь носит ВГИК, говорил, что институту нужна талант-ливая, но глина… Когда на третьем туре появился Ромм, он взглянул на мои документы, где была указана должность начальника цеха, и удивленно спросил: “А зачем вам это надо?” А я рассказал, что давно захотел стать режиссером. “А какая недочитанная книга осталась на столе?” “На столе остался дочитанный майский журнал с “Бойней номер пять” Воннегута, – говорю. – Сейчас вот жду продолжение”. Тут и Ромм встрепенулся: “А можете выбрать два самых кинематографичных эпизода из этой повести?” Я выбрал бомбардировку Дрездена и замерзших солдат, которые ползут, не зная куда, и заползают в женскую баню. Спросил, о чем, по-моему, эта повесть, как-то поскучнел и говорит: “У меня вопросов больше нет”. Я думаю: “Все, полный провал”. А вечером мне сообщили, что Ромм принял меня в свою мастерскую.

– Как он учил?

– Режиссурой с нами не занимался. Он тогда работал над фильмом “И все-таки я верю”, который потом доделали Элем Климов с Марленом Хуциевым. И рассказывал нам о нем. Это были феноменальные лекции обо всем: об устройстве жизни, истории искусства вообще и кинематографа в частности. Очень жаль, что тогда не было видео и мы не могли это снять. А записывать за ним было совершенно невозможно! Мы сидели раскрыв рты и слушали. В конце первого курса он показал нам первую складку – фактически готовый фильм. И своим неповторимым голосом, который все слышали в “Обыкновенном фашизме”, комментировал то, что показывал. Грандиозное было зрелище, на всю жизнь…

На съемках фильма “Время танцора” с Чулпан Хаматовой и Юрием Степановым.

– Он привлекал вас к участию в своей работе?

– Хотел вставить в нее мой семиминутный документальный этюд “Репортаж с асфальта”, полуподпольно снятый на 35 мм (нам разрешалось снимать только на 16 мм), но не успел. Умер.

– Когда впервые столкнулись с киноцензурой?

– На первом же фильме “Слово для защиты”. С трудом сдали. Буча поднялась из-за эпизода, в котором молодые люди ностальгически смотрят любительскую хронику своей юности.

– Что говорили бдящие?

– “Почему они так смотрят? Вы на что намекаете – что раньше было лучше?” Начальство ведь еще и наших же собратьев привлекало, чтобы это был не только чиновничий, но и “общественный” суд. После того как я отказался вносить поправки в “Парад планет”, его распинали на общем собрании. И специально науськанные ребята, и известные люди, не буду их называть. Фильм “Остановился поезд” назвали антисоветским и положили на полку. За “Охоту на лис” меня отстранили от картины, взялись сами ее переделывать, а чтобы я не путался под ногами, уволили со студии. На три дня.

– “Остановился поезд” тоже пытались изувечить?

– Нет. Тут цензор сразу сказал: “Это антисоветская картина. Здесь никакие поправки не пройдут”.

– Он все правильно понял. Вы же развенчали советский миф, показав, что власть стимулирует героизм, дабы затыкать дыры от разгильдяйства. Как же фильм все-таки вышел?

– Наступили времена Андропова. И идея закручивать гайки и наводить порядок, которую проговорил следователь Ермаков в убедительнейшем исполнении Олега Борисова, оказалась созвучна новым временам.

– А как вышло, что вместо частного названия “Смерть машиниста” появилось эзопово “Остановился поезд”, намекавшее на аварийный сбой всей системы?

– Название “Остановился поезд” утвердил один из чиновников Госкино, который учуял в слове “диалоги” намек на дискуссионность каких-то не подлежащих обсуждению вещей. Мы говорим: “Тогда, может, “Остановился поезд”? – “Вот это хорошо. Все поезда делают остановки. Давайте зафиксируем”.

– В чем главная беда нынешней кинообразовательной системы?

– Инфантилизация. Сейчас во ВГИК идут вчерашние школьники, которым не надо платить за обучение. Пусть способные, но жизненного опыта никакого. Что они могут снять? Мы уже много лет бьемся за то, чтобы разрешили бесплатно брать взрослых людей, как было раньше, когда учились прошедшие войну Чухрай, Басов, Озеров... Может быть, этот инфантилизм устраивает и государство, и общество?

– Инфантилы послушнее. Ими можно управлять как машинами. Отсюда вопрос: для вас автомобиль – игрушка, средство передвижения, слуга или друг?

– Друг, который всегда со мной. Даже на съемках, когда мне положена машина с водителем, езжу на своей. Люблю водить, дорога меня успокаивает и помогает собрать мысли...

– “Он только улыбался, слегка подлетывая на своей кожаной подушке, ибо любил быструю езду” – это про вас?

– Да, если не считать того, что с тех пор дороги стали ровнее, а Чичикова вез кучер. Хотя знаю тех, кому ездить за рулем вообще некомфортно – ни быстро, ни медленно. Есть в этом какое-то предопределение. Вот моя жена не водит, хоть ты что…

– Один мой знакомый говорит, что жена – главный тормоз авто-мобилиста. Одна не водит, другая не любит, как водит ее муж, третьей не нравятся машины, которые он выбирает. Главная проблема – кого сменить, жену или автомобиль... Кстати, ваша первая машина была другом какого рода – мужского или женского?

– Как сказать. Если “Жигуль”, то друг. Если “пятерка”, вроде подруга...

– Вы в 80-х уже были известным режиссером. Не возникало дискомфорта от несоответствия класса машины и класса ее водителя?

– Меня вполне устраивали “Жигули”. Проблема была в жене. Ваш знакомый сказал бы, что передо мной встал выбор между женой и подругой, но вопрос стоял не так, потому что моя жена Нателла Тоидзе – художница, и работает с крупными форматами. Так что перевозить работы на небольшой машине между мастерской, домом, дачей и очередной выставкой было затруднительно. Тогда я попросту купил большую подержанную иномарку и с тех пор привык к свободному внутреннему пространству. Несмотря на неудоб-ства при парковке и высокий расход бензина. Сейчас ездить все труднее. Машин как грязи, бесконечный ремонт дорог и дикие пробки. Больше плохо обученных вождению и не желающих соблюдать правила инфантилов на джипах, которых приходится пропускать, чтобы не столкнуться. Даже удивительно, что на этом фоне улучшается отношение к пешеходам.

Автомобиль для режиссера – не только средство передвижения. По его словам, дорога успокаивает и помогает собрать мысли.

– В 1978 году вы сделали “Поворот” с Олегом Янковским в главной роли – едва ли не первый советский фильм, действие которого связано с ДТП: герой насмерть сбивает женщину и расхлебывает последствия. Во время съемок Янковский сам управлял машиной?

– Почти всегда, он был хороший водитель. Един-ственный эпизод, в котором мы заменили его профессионалом – сцена наезда на старушку, вместо которой, естественно, подставили каскадера. Снимали на дублере Ленинградского проспекта, а ГАИ на въезде перенаправляла машины на главную дорогу. Был вечер, столкновение длилось долю секунды, так что зрители не успевали заметить, что в лобовое стекло ударяется мужчина. Самое невероятное, что во время съемки на проспекте произошел настоящий наезд – сбили женщину. Она, к счастью, отделалась ушибами, но мы все равно были в шоке от такого cовпадения…

– С тех пор утекло много воды, а количество машин на дорогах возросло в десятки раз, и появились проблемы, которых раньше не было. Как, на Ваш взгляд, они решаются?

– Когда жестко наказывают за пьяную езду – правильно. Другое дело – алконорма, которая дает возможность привлечь за глоток пива или стакан кефира. С превращением бесплатных парковок в платные стало проще найти место для машины, но организация оплаты ужасная. Что касается эвакуации, то я приравниваю ее к мародерству. Вместо того чтобы прислать штрафную квитанцию, вынуждают людей выкупать свои машины у черта на куличках и притом с очередями! У меня вообще впечатление, что московские власти объявили автомобилистам войну. Расширение тротуаров, которых с лихвой хватало для пешеходов, и сужение проезжей части – это называется разгрузкой дорог? Чьи интересы стоят за этим ремонтом? Я был в Токио и с пристрастием смотрел, как движение организовано там. Машин больше, территория меньше, плотность населения выше, но нет ощущения, что город стоит в пробках. Вложены колоссальные деньги, машины разводят по разным уровням, как самолеты по эшелонам. А у нас что? Репрессивные меры эту проблему не решат, нужны строительные решения.

Абдрашитову крупно повезло: его наставником был знаменитый Михаил Ромм, у которого учились Андрей Тарковский и Василий Шукшин.

– Чем объясняется довольно продолжительный перерыв в вашей карьере?

– Я недооценил сложность жизни или переоценил свои силы. Потому что лет шесть потратил на то, чтобы достать деньги на большой и технологически очень сложный замысел, подобный которому еще никто не осуществил. Нужно было около 20 миллионов долларов, но я их не нашел. Хотя приходил в очень богатые организации и переговорил с огромным количеством богатых людей.

– Которым хотелось познакомиться со знаменитым режиссером...

– Может быть, но толку от этого не было. Все кивали, но только дело доходило до главного, все рассыпалось. И это, в общем, логично: зачем вкладывать деньги в фильм, который ничего не принесет, кроме благодарственного упоминания в титрах? А собрать на такой проект с бору по сосенке – непосильное дело.

– Нечто похожее мне сказал Элем Климов, который после “Иди и смотри” не снял ничего и объяснил это тем, что стремится к Невозможному. И по деньгам, и по технике.

– Это он о “Мастере и Маргарите”? Насколько мне известно, деньги он в конце концов нашел. Но то ли перегорел, то ли еще что-то. А я занялся финансово более скромной, но в творческом плане не менее интересной затеей. И надеюсь, что на этот раз все сложится.